Недетские школьные забавы детей
- Ты думаешь, почему я не хожу на вечер встречи с выпускниками? Я боюсь себя, боюсь, что взорву эту школу к еб#ням, и убью там половину народа, начиная с одноклассников и кончая учителями...
Сказать, что я удивилась, это ничего не сказать. Во-первых, сидевшая передо мной девушка была женой очень состоятельного человека. Во-вторых, более спокойного и хладнокровного человека еще надо поискать. Она не теряла сознания от вида крови, не боялась мышей, и могла успокоить тремя словами самого зарвавшегося хама. И, самое главное – в моих глазах она всегда была леди, речь тут не только о простой но очень дорогой одежде и косметике, а о том, что она вела себя как истинная леди в любой ситуации, будь то званный вечер или простая прогулка в городе. Она никогда не проходила мимо плачущего ребенка, помогала старушкам перейти улицу, подвозила женщин с детьми до дома, если на улице шел дождь или снег.
И тут такой всплеск эмоций, да еще и матом. Я была ошарашена. А ее прорвало. Она закурила и тихим голосом начала свое повествование:
- Все началось еще в детском саду. Я была дочерью простых людей, и не просто работяг, а еще и разведенных. В то время это было клеймо. Будто мне его на лбу выжгли и оно горело ярким неоновым светом, созывая всех идиотов на мою голову. Оно будто говорило всем – это изгой, ее никто не защитит, издевайся над ней смело!
Если в пропадали чьи-то колготки, то первой обвиняли меня, даже если потом их находили в шкафчике другого ребенка. Если была драка, то заранее было известно, кого накажут, даже если я в тот момент находилась в другом конце детской площадки. Потому что было удобно, этакая груша для битья, ведь папа не придет и не оттаскает никого за уши, не поставит на место воспитательницу, которая могла меня ударить ни за что, просто потому что у нее было плохое настроение в тот момент. Папа от нас ушел, и навсегда, больше я его не видела. А мама вкалывала на трех работах, ей некогда было разбираться с моими детскими проблемами, она с трудом находила лишний часик поспать. И я ее жалела, молчала. Иногда, конечно, она видела на мне синяки от щипков, царапины, но считала это нормой для шестилетнего ребенка – мало ли, споткнулась и упала во дворе…
А потом я пошла в школу. Если кто-то прошел армию или дисциплинарный батальон и выжил, то я прошла школу и выжила. Элитная школа, даже в советские времена, была тяжким испытанием для ребенка из простой семьи. А мама, конечно же, из лучших побуждений, каким-то невероятным образом впихнула меня в школу, где действительно давали знания. Но плата за эти знания была слишком высока – загубленное детство.
Оказалось, моя первая учительница была знакома с воспитательницей из детского сада, и клеймо ребенка разведенных родителей перешло со мной из детсада в первый класс.
Первого сентября, день, которого я ждала как спасение, мама привела меня в школу, как и всех девочек - нарядная школьная форма, белый фартучек, бантики в туго заплетенных косичках, белые носочки и новые туфельки. И учительница сразу же посадила меня за последнюю парту. На мой вопрос – почему, я же не самая высокая, она ответила при всех детях в классе:
- Рот закрой, безотцовщина..
Она выплюнула эти слова так равнодушно, будто сказала, что на улице осень. А для остальных тридцати детей в классе это был сигнал к травле слабого. И травля началась, сразу же после первого урока. Мне крупно повезло, в кавычках. У нас в классе была племянница этой самой первой учительницы. И на перемене эта маленькая дрянь заорала на весь школьный двор, показывая на меня пальцем:
- Она ублюдок, ее мать в кустах родила!!!
Если кто-то скажет мне, что семилетний ребенок понимает значение этой фразы, я плюну ему в глаза. Никогда ребенок сам не дойдет до таких умозаключений, он просто не способен объять такую грязь своим маленьким детским умом. Такое можно либо услышать от взрослого в ответ на вопрос, либо подслушать. Эта маленькая гадина продолжала орать всякие оскорбления, все уставились на меня и ждали, когда же я разревусь. Ага, ждите, не на ту нарвались. Как сейчас помню, на макушке у нее был хвостик с бантиком, эдакая маленькая пальмочка. Оказалось, за нее очень удобно хватать, и я со всей ненавистью шибанула ее головой об школу. В прямом смысле слова – об стену школы. Я могла стерпеть тычки в свой адрес, всякие мелкие пакости, даже затрещины, но оскорбления в адрес матери не прощала никому. И мажорная племяшка разревелась вместо меня. А я испытала какое-то животное наслаждение, глядя, как она размазывает по своему личику сопли, слезы и
кровь. Да, кровь, так как разбила ей и нос и губу. Так и осталась на всю жизнь с искривленным носом и шрамом на губе. Жалею ли я об этом? Нет, и ни разу не жалела. В результате, вызвали маму в школу, меня никто не слушал и не хотел слушать, даже хотели исключить, но не тут-то было. Во-первых, даже элитная школа должна была иметь какой-то низкий процент трудновоспитуемых детей из трудных семей (а разведенные семьи автоматом причислялись к оным), во-вторых, я была зачислена в музыкальную секцию при школе и хор, как обладающая идеальным слухом. Скрипачей на всю школу было всего трое, я была четвертая приглашенная туда. И за это я тоже поплатилась, но позже. А за избиение хорошей девочки мне влепили двойку по поведению на год вперед и поставили на учет в детской комнате милиции. Вот такое вот замечательное первое сентября,
первый раз - в первый класс.
Дальше – хуже. Дважды ломали смычки и чуть не сломали скрипку довоенной работы, которую по огромному блату достала моя тетя и купила ее аж за сто сорок рублей. Это была целая зарплата в советское время. Украли импортные туфельки, привезенные по случаю из заграницы мамиными знакомыми, пришлось идти домой босиком через весь город. «Нищенка» и «безотцовщина» стали для меня привычными кличками, на которые я уже просто не реагировала к третьему классу. И, чем старше мы становились, тем изощреннее были пытки. К примеру, сидим на истории, учитель был очень строгий и лепил двойки в журнал даже за шепот во время урока. И тут, сидящий позади меня (к тому времени я пересела за предпоследнюю парту, так как мальчики пошли в рост), дергает резко и больно за косу. Причем не просто дергает, а делает это умышленно и по-садистки больно, удержаться от громкого крика нереально. Все ржут как кони, потому что мне действительно ставят двойку в журнал и еще и пишут гневное послание матери в дневник, в духе – шумит на уроке, мешает остальным. Иногда я приходила домой с дикой головной болью, потому что каждый дебил считал своим долгом дернуть меня за косу, и дебилов было много. Плакала и умоляла мать перевести меня в обычную школу, где обычные дети, и таких как я, не один-два на весь выпуск, а почти все такие.
Мать отмалчивалась, а потом говорила:
- Терпи, тебе нужны знания. С дипломом этой школы ты поступишь в любой ВУЗ с закрытыми глазами.
Я рыдала, бросалась ей в ноги, приводила веские аргументы, говорила, что меня доведут до сумасшедшего дома издевательствами, и мама тогда сказала короную фразу, этим самым развязав мне руки:
- Ты учись на отлично, это главное. Не позволяй себя унижать. Если оскорбили – игнорируй, а если будет рукоприкладство – давай сдачи. Как угодно и чем угодно. Если превосходят тебя силой, кирпичом бей, стулом, только не давай себя в обиду. Жизнь вообще штука очень сложная, привыкай. Защищайся любыми способами, иначе затопчут. Это правда, именно тогда, в седьмом классе я поняла, что слабых топчут, ломают, причем делают это не по одному, а толпой. Потому что так проще, кого-то унизить, опустить, чтобы на его фоне смотреться крутым и быть в тусовке, как сейчас модно говорить. И, если ты не принимаешь правила толпы, ты автоматически становишься врагом, которого тоже попытаются затоптать и сломать. Так что, в толпе проще скрыться. Достаточно просто стоять рядом с мучителями и улыбаться над мучениями жертвы, и тебя самого не тронут. Такими были большинство.
Кто-то и классиков сказал, что самое страшное это равнодушие, а я это знала по себе. И равнодушных ненавидела больше, чем мучителей.
Но именно с этого дня я в корне поменяла свое поведение. Если раньше я могла проигнорировать то, что меня дергают за косу, то теперь я молча вставала прямо во время урока и била обидчика портфелем по голове, со всей дури. В того, кто посмел мне накидать земли из вазона в портфель, кинула тем самым вазоном. Засунувшему мне тараканов в бутерброды, завалила всю сумку пиявками и тиной. А своего главного обидчика я ударила стулом. Да, да, стулом. Он задрал мне юбку до шеи, хотел доказать всем, что трусы на мне рваные. Я спокойно нагнулась, взяла стул, на котором сидела, и ударила его. Лежал с сотрясением пару недель дома, а я спокойно вздохнула на время, потому что, без зачинщика шавки побаивались тявкать в мою сторону. Без зазрения совести я отбивалась всем, что под руку попадалось, и не смотрела на нанесенные
повреждения. Мне было все равно, мама разрешила. Из «безотцовщины» и «нищенки» я стала «бешенной». Меня боялись, но искать способ сломать меня не прекратили. К восьмому классу моя коса выросла до пояса, я единственная во всей школе могла похвастать таким роскошным девичьим богатством. И растила я ее не потому что мне нравилось, а потому что их это бесило. И уже закалывала я ее в такую корону, на манер Зыкиной, дернуть нельзя было. Я вообще делала все, чтобы взбесить их окончательно – училась на отлично, участвовала в олимпиадах по нескольким предметам, и наслаждалась их злостью. И тогда придумалась новая каверза – мне в волосы запустили вшей. Представь себе вшивую восьмиклассницу с косой по пояс. Первые дни я сама не понимала, чего это у меня так голова все время чешется, а потом, через несколько дней при очередном конфликте мне рассмеялись в лицо и сказали:
- Теперь тебе придется постричься, будешь лысой! Вшивая!!!
Я прибежала домой в ужасе, мама только и смогла ахнуть и вплеснуть руками, когда нашли первую вошь. Стрижка даже не рассматривалась в качестве варианта, три дня мне мыли волосы какой-то вонючей хренью, типа керосина, и потом всей семьей копошились в моей голове, вытаскивая мертвых вшей и яйца. И через три дня я вернулась в школу, как обычно, заколов ее короной на затылке.
И в тот же день меня поймали в раздевалке на уроке физры, с ножницами, хотели постричь. Били сильно, порвали мочку уха и разбили губу. Я была одна, а их шестеро. Помимо косы, чудесные мажорные дети хотели порезать мне одежду на куски. Хорошо, что не было идей о насилии. В четырнадцать лет они уже могли родиться. Спасло меня действительно чудо – мой одноклассник. Он, худощавый тихоня, никогда не принимавший участия в травле, всегда сидевший в сторонке, встал между нами и сказал:
- Хватит, это уже перебор.
Опешили мы все, и я в первую очередь. Этим он подписывал себе «смертный приговор». Если я была девочкой, и издевательства носили больше моральный характер, для Андрея, заступившегося за меня, все закончится в лучшем случае избиениями. Тяжелыми. За то, что пошел против толпы.
Я ему тихо сказала:
- Уйди, пусть их. Я не умру от этого.
Но он не отступил. Я смотрела на этого худенького мальчика, ниже меня на полголовы, и понимала, что на моих глазах мальчик стал мужчиной. И по сей день считаю, что это был поистине мужской поступок. Даже если раньше он боялся, то именно в этот момент он свой страх переборол и поступил, как подсказывала совесть.
Его избили вместо меня. А меня держали и заставляли смотреть на это. Били жестоко, ногами в живот, пока он не упал. И требовали, чтобы он плюнул в меня, тогда ему все простится, но он не испугался.
Когда они выпустили пар, отпустили и нас. Андрей корчился на полу, молча, а я сидела рядом с ним и плакала. Впервые за всю свою школьную жизнь я плакала при ком-то. Я могла смолчать и стерпеть любую агрессию в свой адрес, стиснув зубы, но я не сумела совладать с сочувствием. Именно это оказалось моей ахиллесовой пятой. И я рыдала, размазывая кровь из разбитой губы по всему лицу. Этот плач истощил меня настолько, что я не могла даже встать и позвать на помощь. Так и нашел нас физрук, и отнес Андрея в медпункт. Слава Богу, там никаких серьезных повреждений не было, только несколько дней он все же отсутствовал, слишком уж страшные синяки ему наставили. Мы не могли сказать, кто это сделал. Потому что не было принято у нас жаловаться. Раз пожаловался, значит сломался, так мы считали. С другой стороны, даже если бы мы пожаловались, этим зверям ничего бы не сделали, слишком уж важными птицами были их родители. У одного – отец зам. министра, у другого – проректор университета, у третьего – мать в горкоме партии, и так далее. Бороться с ними было бесполезно, надо было просто ждать нужный момент. Как говорят итальянцы – месть, это блюдо, которое
подают в холодном виде. И я ждала, знала, что этот момент наступит.
И он наступил, причем, дважды за несколько месяцев.
В ту весну к нам стали захаживать ребята из соседних школ, и очень крепко сдружились с той кучкой дебилов, что терроризировала всю нашу школу, не только меня. А в конце марта изнасиловали девочку из близлежащих домов, помоги ей Бог. Оказалось, что девочка тоже не из простой семьи, ее родители подняли страшный шум, и упорно искали насильников. Нашли их достаточно быстро, это была компания ребят из соседней школы, но подозревали в участии и двух моих одноклассников. Единственным свидетелем того, что их не было на месте преступления, была я. В тот момент они издевались надо мной в школьной раздевалке – заперли меня изнутри и не выпускали, где-то час. Но все это время они находились рядом, так что именно у меня не было сомнений, что эти двое никак не могли быть насильниками. Настоящие насильники указали на них тоже, так как именно родители богатых мальчиков могли, если не спасти их, то, как минимум уменьшить срок наказания. Их постоянно таскали по милициям, допрашивали, но они не могли доказать свое алиби. А я взяла больничный, и уехала к тетке в пригород. Все эти дни мой мозг лихорадочно работал, меня мучила двойственность ситуации. Я могла отомстить им, сказать, что их со мной не было, колония и тюрьма будут им родным домом на ближайшие десять лет. Но, с другой стороны, они действительно не насильники. Могу ли я взять на себя такую ношу, посадить невинных ребят на десять лет, покалечить им жизнь и сделать из них уголовников?
Через неделю я вернулась от тетки и пошла в школу. Родители мальчиков встретили меня еще на улице. Умоляли, обещали золотые горы, помощь в поступлении в любой ВУЗ Советского Союза, по желанию, помощь в получении квартиры маме, машину без очереди, все, что угодно, только бы спасти своих кровиночек от тюрьмы.
Я сказала, что подумаю. Но, прежде всего, мы все сядем в пустом классе и поговорим. И они оба, и их родители, и классный руководитель. Мы просидели там несколько часов, драгоценные чада признались родителям во всем, что они творили все эти годы. Мне не хотелось извинений за содеянное, мне не нужны были их наигранные просьбы и мольбы о прощении. Я просто хотела, чтобы их папы и мамы знали, каких детей они вырастили. И чтобы их драгоценные чада сами об этом рассказали. По концовке обе мамы плакали, один из отцов посерел и молча смотрел в окно, слушая о геройствах сына. А второй не выдержал, встал и влепил наследнику такую звонкую оплеуху, что тот не устоял и упал. А я вышла из кабинета, не сказав им ничего. И на второй день рассказала правду в милиции, дала показания в их пользу. Они, родители этих уродов, конечно же, звонили моей маме, благодарили за то, что мама воспитала такую хорошую и честную девочку, учителя меня хвалили, что я настоящая комсомолка, а я смотрела на весь этот фарс и понимала, что перемирие продлится недолго. И оказалась права. Чадам урезали дозу земных благ за достойное поведение, и я в их глазах стала воплощением вселенского зла. Не прошло и месяца, как меня стали запугивать какие-то приходящие идиоты с соседних школ, угрожали, пугали. Я испугалась, честно. На дворе начинались девяностые, разгул бандитизма, и меня, дочь матери одиночки, могли смахнуть с доски как ненужную пешку, в любой момент.
Однажды меня действительно сильно напугали. Какие-то незнакомые парни поймали меня в раздевалке во время перемены, прижали к стене, шарили по всему моему телу руками, и пообещали разобраться в ближайшее будущее. Я до того момента думала, что субботник - это рабочая суббота или уборка школьного двора. С того момента это слово приняло новое значение. Это было слишком серьезно, я убежала во двор какого-то дома, спряталась на скамейке под кустом у подъезда, и разревелась. Господи, мне было всего пятнадцать лет, я
совсем еще дитя, а мне приходится жить с этим каждый день. Под угрозой насилия мать, конечно же, переведет меня в другую школу, или будет приводить и забирать меня со школы, чтобы со мной ничего не случилось.
И, пока я рыдала над своей горькой судьбой, из подъезда вышел парень, лет двадцати пяти. Оказалось, что он из тех, кто не проходит мимо плачущей девочки. Он принес стакан воды, успокоил меня, а потом долго и обстоятельно задавал наводящие вопросы. Я рассказала ему все, потому что чужому человеку всегда легче рассказать наболевшее, и меня, наконец-то прорвало. Потому что матери я многое рассказать не могла, а близкими друзьями у меня были только книги. Он провел меня до школы, подождал снаружи, пока я забрала сумку, и проводил до маршрутки, проследил, чтобы я в нее села и поехала домой.
А на второй день к школе подъехала целая делегация из вишневых девяток. Не улыбайся, тогда это были самые крутые тачки, и такие машины могли себе позволить только крутые, действительно крутые парни. Оказалось, тот молодой парень был братом какого-то очень авторитетного бандита. Почему он решил мне помочь, я не знаю. Но, несмотря на то, что все приехавшие были настоящие бандиты, человечности в них было на порядки больше, чем в моих одноклассниках и в учителях, вместе взятыми. Вся школа тогда встала на уши в буквальном смысле слова. Бандитов нельзя было запугать ни умирающей компартией, ни милицией, ничем. Один из этих дядек в кожаном плаще прошел в кабинет директрисы и о чем-то с ней побеседовал, минут пять. А двое зашли к нам в класс, выгнали всех девочек и учительницу, и провели воспитательную беседу с моими
одноклассниками. После чего, вручили мне бумажку с номером телефона и сказали – обидит кто, даже в мелочи, звони сразу. С того дня моя жизнь изменилась на сто восемьдесят градусов. Мне все улыбались, все со мной здоровались, и никто не пытался обидеть. Меня страшно, в прямом смысле, начали бояться. И меня сторонились. Ну что ж, если я восемь лет проучилась в атмосфере полной ненависти к себе, то в вакууме жить было намного проще. Я знала, что по углам все шушукаются, что с кем-то из этих бандитов сплю, но мне было все равно. Правде о том, что абсолютно посторонний человек не смог пройти мимо такого, они бы не поверили. Им было проще верить в грязь. В тот день, когда получила диплом об окончании школы, я поклялась, что ноги моей никогда здесь больше не будет.
- А при чем тут школа? – только сейчас я посмела нарушить эту исповедь. – Дети это не учителя, и одна ненормальная училка это не все.
Она улыбнулась:
- А ты думаешь, учителя не знали обо всех этих зверствах? Прекрасно знали, стукачей хватало. Плюс, моя классная руководительница присутствовала при беседе с родителями, но и пальцем не шевельнула потом, чтобы их утихомирить. Да и, надо быть полностью слепым, чтобы такое не заметить. А теперь представь себе, что та самая училка с первого класса сейчас замдиректора школы. Представила? Бедные дети, я им не завидую.
Кстати, эта мымра нам как-то звонила, я чуть не упала, когда она представилась по телефону. Любезная такая, доброжелательная и льстивая. Спрашивала, в какую школу пойдут мои мальчики учиться. И пообещала принять их к себе без тестов. И даже намекнула, что они приветствуют у себя в школе детей из таких благополучных семей, как наша. Муж взял трубку и впервые в жизни я услышала, как он матерится. Ты смеешься? А я опешила. Прямо так и сказал – пошла на #уй. Еще раз позвонишь сюда, я тебе лично ноги переломаю, карга старая. Я ясно выразился?
- А она что? – не стерпела я.
- А она - да, конечно, Андрей Владимирович. До свидания.
Мы обе расхохотались. Люди, сидевшие в нами в ресторане, обернулись, и пониманием заулыбались. Вот девчонки веселятся, наверное, что-то смешное рассказывают друг другу.
Я шла домой, обжевывая всю эту исповедь, и думала. Девочка, ставшая изгоем, затравленная и мучимая всеми, не сдалась. Вопреки всему и всем, она не сломалась, нашла в себе силы и пошла дальше.
И дети.. Эти невинные существа, как они могли превратиться в таких зверей? Слава Богу, мои дети не такие. Хотя, в глубине души, зашевелился червь сомнения. А вдруг я ошибаюсь? |
